Он прожил долгую жизнь — 1906-1999, и это плодотворное долголетие никак не объяснишь «хорошими условиями». Судьба выдала этому человеку все, что смогла: тюрьма, Соловки, ленинградская блокада, послевоенные проработки, травля, десятилетия жизни в постоянном стрессе, наконец, в преклонном уже возрасте — страшное горе, нелепая гибель дочери Веры Дмитриевны. Но он оставался собой — до последнего вздоха. Книга воспоминаний Дмитрия Сергеевича, озаглавленная «Я хотел удержать в памяти Россию», вышедшая в издательстве АСТ (М), помогает понять, как, какой ценой, за счет чего ему это удавалось.
В нашей молодости, когда сломан был, наконец, лед идеологического диктата, когда интеллигенция наша находилась одновременно и в эйфории, и в испуге — вот, наконец, свобода, а что с нею делать?.. вот открытое море, а куда в нем плыть? — мы много спорили меж собой. И я помню, как кто-то в споре произнес «А вот академик Лихачев говорит…» А кто-то другой тут же перебил «Лихачев? Но он ведь в Бога верит!». Да, многим из нас, гордых головастиков, трудно было это принять: мы были воспитаны на романтическом богоборчестве, верили в человека и в его интеллект. И тем невероятнее пожизненный подвиг Дмитрия Лихачева: в своих работах о древнерусской литературе, изданных задолго до исторической вехи — тысячелетия Крещения Руси — он ясно показал, что литература эта была уже по самому рождению своему христианской, православной, что ее сквозная религиозность — это никакая там не внешняя форма, не ритуальная формула, нет, это именно духовное содержание ранней русской литературы, это ее цель и смысл. Таким образом, этот академик действительно возвращал нас к нашим корням — не в этнографическом, а в духовном значении этого слова.
Но даже и отдавая себе в этом отчет, даже и зная, что молодость свою ученый провел в СЛОНе (Соловецком лагере особого назначения), мы не всегда осознаем, что пострадал он тогда — именно за веру, за Православие; что он причастен к подвигу наших новомучеников и исповедников безбожного времени.
Обратимся непосредственно к книге. В ней Дмитрий Сергеевич рассказывает о своем происхождении, о предках, о родителях, о детстве, о революции, о выживании семьи после нее. В голодном и холодном Петербурге действовала частная школа Лентовской, «поразительная по преподавательскому составу»: учителей и учеников связывала подлинная дружба, основанная «на камне» — на приверженности «старорежимным» этическим и культурным ценностям. Парадокс: притом, что многие из педагогов усердно читали Маркса и приветствовали «освобождение от векового гнета»…
Эпоха юности Дмитрия Лихачева — это эпоха, когда старая Россия не была еще разгромлена, когда она жила и действовала вопреки всему, даже тому, что многие из кровных ее детей в неразумии своем ее отвергали. «Такого созвездия ученых,— пишет Дмитрий Сергеевич,— литературоведов, лингвистов, историков, востоковедов — какое представлял собой Ленинградский университет <…> в 20-е годы, не было в мире» . Именно в университете он заинтересовался древнерусской литературой: <…> Древняя Русь интересовала меня и с точки зрения познания русского национального характера» .
Но за главой «Университет» в книге следует глава «Красный террор»; и в ней автор говорит о «гнилостном духе, убивавшем удивительную животворную силу, исходившую от старшего поколения русской интеллигенции» ; и здесь же — о своей любви к родной земле:
«Чем шире развивались гонения на Церковь, чем многочисленнее становились расстрелы, тем острее ощущалась всеми нами жалость к погибающей России. Наша любовь меньше всего походила на гордость Родиной, ее победами и завоеваниями. Сейчас это многим трудно понять. Мы не пели патриотических песен. Мы плакали и молились».
А далее — снова о литературе Древней Руси:
«И с этим чувством жалости и печали я стал заниматься… древней русской литературой и древнерусским искусством. Я хотел удержать в памяти Россию, как хотят удержать в памяти образ умирающей матери сидящие у ее постели дети, собрать ее изображения, показать их друзьям, рассказать о величии ее мученической жизни».
Во второй половине 20-х годов студент Дима Лихачев вошел в Братство Серафима Саровского — кружок молодых православных интеллектуалов. Он и его товарищи переживали происходившее с Русской Церковью, в том числе и Декларацию митрополита Сергия о лояльности к советской власти, и раскол православных на поминающих власть («сергианцев») и не поминающих («иосифлян») — как огромную личную трагедию: «Мы стояли на стороне гонимой Церкви и к рациональным компромиссам, к которым была склонна часть православного епископата, просто не могли примкнуть <…> мы были не политиками, боровшимися за выживание Церкви, а просто верующими, желавшими быть правдивыми и питавшими отвращение к политическим маневрам».
Власти выследили Братство, запустили в него провокатора. В феврале 1928 года для 22-летнего Дмитрия Лихачева и его товарищей начался новый отсчет времени:
«Странные все-таки дела творились нашими тюремщиками. Арестовав нас за то, что мы собирались раз в неделю всего на несколько часов для совместных обсуждений волновавших нас вопросов философии, искусства и религии, они объединили нас сперва в общей камере тюрьмы, потом надолго в лагерях <…> Мы проходили гигантскую школу взаимообучения, чтобы исчезать потом в необъятных просторах нашей родины».
На Соловках зэка Лихачева чудом не расстреляли — массовые расстрелы последовали за легендарным визитом Максима Горького — и после этого он «…понял следующее: каждый день — подарок Бога. Мне нужно жить насущным днем <…> и быть благодарным за каждый день. Поэтому не нужно бояться ничего на свете».
Отдельная глава книги отдана людям, которых Дмитрий Сергеевич встретил на Соловках: ученые, художники, поэты, духовенство…
Но самые страшные страницы книги посвящены — даже не Соловкам, а ленинградской блокаде. Дмитрий Сергеевич не раз говорил, что именно блокада была в его жизни самым тяжким испытанием. Супругам Лихачевым пришлось переживать ее вместе с дочками-близнецами, родившимися в 1937-м. Отец Дмитрия Сергеевича, Сергей Михайлович Лихачев, умер от голода; и что поразительно: прежде чем зашить в простыню и сдать в гигантский морг, образованный в саду Народного дома, мученика Сергия отпели во Владимирском соборе…
Глава «Блокада» отвечает на вопрос, преследующий многих даже и верующих людей: как можно было в этом ужасе, в этом ледяном голодном аду верить в милосердного, любящего Бога? Как можно верить после блокады? Дмитрий Сергеевич пишет: «В голод люди показали себя, обнажились, освободились от всяческой мишуры: одни оказались беспримерными героями, другие — мерзавцами, убийцами, людоедами. Середины не было. Все было настоящее. Разверзлись небеса, и в них был виден Бог. Его ясно видели хорошие. Совершались чудеса».
Дмитрий Сергеевич рассказывает о своей огромной общественной деятельности, о борьбе за сохранение храмов и иных исторических зданий, о том, как пришлось спасать от реконструкции Невский проспект, от нечистот — Финский залив, от вырубки — парки Царского Села. Он пишет о противостоянии лжи, подлости, всевозможным подменам (в частности, его возмущают сусально-героические рассказы о блокаде). Рассказывает о совсем уж запредельной гнусности: после того, как он весьма существенно помог Солженицыну написать главу о Соловках в «Архипелаге ГУЛаг», неизвестные пытались поджечь его квартиру, и не удалось им это чудом.
Конечно, пересказать всю книгу здесь, на газетной полосе, невозможно: хочется просто посоветовать прочитать ее, а также другие книги академика Лихачева — среди его работ немало вполне доступных широкому читателю. Для меня, например, это было счастьем — открывать для себя красоту, глубину и богатство нашего древнего наследия под его заочным руководством.
В страшную ночь расстрелов на Соловках 22-летний Дмитрий Лихачев спрятался в поленнице, а потом узнал, что количество расстрелянных подгоняли к круглой цифре; таким образом, вместо него был расстрелян кто-то другой. Из этого он сделал вывод, что ему теперь надо жить за двоих. Я не знаю, за скольких он жил на самом деле, может быть, за семерых; но он действительно из тех, кто удержал подлинную Россию, спас ее от разрушения, от неведения и забвения, и передал нам.
Газета «Православная вера» № 16 (611)
[ Марина Бирюкова ]